– Это еще почему?! – разволновались возбужденные девы, обнимая со всех сторон опешившего Цикенбаума…

– Да, нет, я просто пошутил! – стал оправдываться перед ними Цикенбаум…

– Ничего себе пошутил! – одна из них даже поцеловала его и профессор надолго замолчал… Потом его целовали по очереди другие и он очень страстно мычал… А я сидел рядом, несколько смущаясь такой интимной обстановки…

И вдруг Цикенбаум неожиданно повеселел, и тут же засмеявшись, скомандовал: А, ну-ка, девчонки, айда, убирать холм! И все послушно кинулись за ним убирать холм от чужих объедков и бутылок… И только к вечеру у костра они все страстно с ним соединились… А я опять отошел за кусты и был там мигом проглочен Стеллой…

– Ну, вот, а говорили, что там места нет! – шепнула мне после яркого оргазма Стелла…

– Это был не очень яркий оргазм! – склонилась над нами Флора Робертовна…

– Вот, видишь, как моя мама заботится о нас! – рассмеялась Стелла…

А я глядел на нее как-то странно, чуть-чуть тоскливо, и в то же время восхищенно, и думал о том, что со мною что-то не так, и что с миром тоже что-то не так, но главное, что мы все-таки любим друг друга, а это очень здорово спасает, и от грязи на холме, и от грязи в душе… Поэтому с любовью места хватит!… Аминь!…

Да уж! – именно так Цикенбаум прокомментировал наше с ним питие водки на холме у Оки… Действительно широта окружающенго пространства радовала глаз, и возвышала душу, но меня почему-то грызли кошки из за войны на Украине.

– Арнольд Давыдыч, а вы как относитесь к войне на Украине?

– И слышать ничего не хочу! – поморщился профессор Цикенбаум…

– Но как же так, Арнольд Давыдыч, это все же братоубийственная война! Разве вам безразлично, что брат идет на брата, а на Украине творится бесправие?

– Я тебя умоляю! – прижал руки к сердцу Цикенбаум, – здесь так хорошо и птички поют, а ты о войне вспомнил!

– Но это же истребление наших народов! – разгорячился я…

– Все мы несовершенны как амебы, – задумался Цикенбаум, – и все мы живем одним единым сообществом, но при этом каждый замкнут только на себе! Отсюда и происходят все конфликты, нелепые дрязги, ссоры, связи, превращения, случайности, деление на своих и чужих, одним словом, хаос взбаламученных съеданием сердец!

– Так вы, значит, в сторонке! – покачал я головой…

– А скажи мне, что ты вообще можешь?! Вот ты, а никто другой?!

– Ничего не могу! – прошептал я удивленно…

– Вот о том и речь, что мы с тобой ничего не можем сделать, чтобы всем было хорошо, ибо, когда одним хорошо, тогда другим плохо!

– Да уж! – вздохнул я и выпил с ним еще водки, закусывая лимоном с шоколадкой…

– Наша жизнь уже продумана кем-то до мелочей, – похлопал меня по плечу Цикенбаум, – а наше убожество и несовершенство написано у нас на лицах… И при царе, заметь, были те же губернаторы, те же городские головы, и так же жили себе и не тужили, воровали все и как можно лучше устраивали свои гнездышки, домики… И также нелепо и бессмысленно происходили начтин7ались всме войны, как по заказу свыше невидимых нам сил!

– А сейчас и эти полуфеодальные названия вернулись, как в насмешку! – заметил я…

– Вот, видишь, природа не терпит пустоты! Обязательно напомнит нам, что мы никуда ни к какому прогрессу не движемся, а просто разлагаемся себе на составные части марксизма-ленинизма, как и любого другого морального ананизма!

– Да сейчас об этом уже никто и не вспоминает! – усмехнулся я…

– Мир ничтожен, а войны и революции бесполезны, но люди этого не понять! – вздохнул Цикенбаум, – ничтожество человека опять даст о себе знать, и как говорил Платон, любая демократия заканчивается тиранией, а я бы сказал, что любой мир заканчивается войной!!1 Это в крови у человека делить, присваивать, хвататься за всме, пока не помрешь!

– А, как вы, Арнольд Давыдыч, относитесь к ИГИЛ, это же пещерное дебильное государство, основанное как и фашизм на всеобщем истребленье несогласных и неверных?!

– Я же и говорю о всеобщем несовершенстве! – улыбнулся Цикенбаум…

– А как же Запад?! – спросил я…

– И на Западе такая же цивилизованная анархия, как впрочем, и сформировавшаяся иерархия! – обрадовался чему-то Цикенбаум…

– А чему вы радуетесь тогда! – удивился я…

– Я радуюсь, что человечество не до конца засрало мои мозги! – вытянул в разные стороны руки Цикенбаум, – ты только погляди, какая ширь, а то, что тучки в небе, это даже хорошо!

– Главное, чтоб жары и пожаров не было! – заметил я…

– Главное, чтоб люди меньше делились на своих и врагов, хотя это совершенно невозможно, – вздохнул Цикенбаум, выпивая водку, – ибо мы в ловушке у собственного разума, но кто-то создал этот разум и ловушку в нем?!

– Опять вы загадками говорите! – обиделся я…

– Ну и что! – улыбнулся грустно Цикенебаум, – главное, что мы сейчас с тобой еще раз открыли одну и ту же истину о несовершенстве человеческого создания!

– Вы, Арнольд Давыдыч, ненавидите все человечество?! – с подозрением поглядел я на него…

– Нет, я ненавижу только себя как часть всеобщего несовершенства на земле!

– Давайте лучше о революциях поговорим! – предложил я…

– И дались тебе эти революции! Бог глядит на нас из космоса, а мы колышемся, не в силах побороть его взгляда!

– Так вы верите в Бога?!

– И да, и нет! – вздохнул Цикенбаум, перетирая в руках травинку, – вот и она ни в чем не виновата, а я ее запросто убил! Такая же жестокая бессмысленность и в революциях, как и в войнах! Люди просто не в силах вынести несовершенство окружающего их мира и чаще по молодости устраивают себе революции, но заметь, что никто никогда не выигрывал ни в войнах, ни в революциях! Любая победа это миф, который воздвигают люди на собственных костях и мучениях!

– А что нам тогда делать?! – прошептал я, уже окончательно захмелев и видя перед собой расплывающийся профиль Цикенбаума…

– А ничего не надо делать! – вздохнул Цикенбаум, и тут же улыбнулся, – надо жить, дев любить, водку пить и родить таких же маленьких несовершенных человечиков, ибо там, – показал он указательным пальцем на небеса, – уже все предопределено!

– И что же мы бессмертны?! – спросил я с любопытством…

– Конечно, все мы бессмертны, – выпил водку Цикенбаум и мечтательно поглядел вдаль, – ведь любое несовершенство расплачивается за бессмертие своей красотой…

Неожиданно он расплакался, и я тоже… Мы сидели на холме и плакали, жалея себя и все несчастное человечество, которое веками не могло с самим собою разобраться, ибо смысл был скрыт навеки от него, и эта невидимая глазу стена возлежала всегда между Богом и человеком, между Творцом и его творением… Аминь!…